— Браво! Я выпишу вам премию за это выступление. И выражаю сейчас же глубокую благодарность за акцию черного пиара, пользу которого, в отличие от многих других публичных людей, не отрицаю. — Адам подошёл к ней ближе и, вытянув обе руки в ее сторону, как это делают при представлении артиста, сказал:

— Знакомьтесь, дамы и господа — это Ева. Будущее лицо новой линейки ароматов «Левандовски». — Он повернулся к ней и, подняв брови, уточнил: — Ведь от этого контракта вы отказываться не станете? Благо он именно такой, как вы любите — сугубо рабочий. И просто замечательно, что вы сейчас обрели новый бесценный опыт публичной обнаженки, который вам ещё, несомненно, очень пригодится. В работе, разумеется. А теперь… — Адам стащил с себя пальто и накинул Еве на плечи, — мы идём трудиться. Самоотверженно и никак иначе. А всех вас, — обратился Адам к глазеющей на них публике, сбежавшейся на представление даже из соседних бутиков, львиная доля которой снимала все происходящее на камеру, — мы обязательно ждём на презентации. Как вы понимаете, это будет очень интересно и откровенно, друзья, — отвесив шутовской поклон, Левандовский взял Еву под локоть, вывел на улицу и посадил в свой «Бентли». Постоял немного, вдыхая морозный воздух и приводя в порядок мысли. Ещё раз обдумал сказанное Евой, выстраивая кирпичик за кирпичиком, как стену, в голове то, что собирался сказать. Затем нырнул в машину, нажал на педаль газа и молча проехал до самого «Высоцкого». И только оказавшись на парковке, вдалеке от чужих глаз, заговорил:

— Поздравляю, вы сегодня же станете звездой Ю-туба, — его голос звучал ровно — ни насмешки, ни злости. — Что же касается всего остального… возможно, если бы вы не опустошили залпом в субботу два бокала крепчайшего алкоголя, то лучше запомнили бы то, что я вам сказал. Но ничего, я повторю, — Адам наконец повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза:

— Я очень рад, что вы не собираетесь мне себя продавать. Потому что я — не собираюсь покупать. Ни вас, ни кого бы то ни было ещё. Хотя вы очень верно заметили — желающих продаться вместо вас — валом. Только мне это НЕ нужно. Ещё раз, Ева: я не трахаю женщин за деньги. И вам стоило бы сразу сказать мне все то, что вы сказали сейчас, а не уточнять, будет ли интим внесен в наш контракт и предлагать расписать в нем все позы для весёлых потрахушек. Потому что я честно предупреждал вас в первый же день: у меня дурной характер и я, видите ли, не люблю, когда меня оскорбляют даже простым предположением, что я могу платить за секс. И дело даже не в том, что я жмот или слишком самонадеян, справедливо считая, что могу получить секс бесплатно. Дело в том, что я хочу, чтобы женщина стонала подо мной потому, черт возьми, что ей нравится, как я глубоко — в ней. Потому что ей нравится, когда я ее трахаю. И потому, что ей нравлюсь я, в конце концов. Это ясно? — Он вопросительно приподнял бровь и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Что касается нашей с вами свадьбы, то у вас было право отказаться тогда — но вы этого почему-то не сделали — и есть это право сейчас, что вы как раз таки и сделали. Не буду отрицать, что в случае вашего отказа в субботу я предложил бы вам бешеные деньги и даже мог бы уволить — напомню, у меня ведь дурной характер — но принуждать вас не стал бы ни к чему. Потому что вы — не вещь, каковой решили себя представить, а человек, которому я предлагал за пусть и странную, но все же услугу, неплохие деньги, которые вам, я уверен, были бы не лишними. А знаете почему именно вам? — Он саркастически усмехнулся. — Потому что я с чего-то вдруг вообразил, что могу вам доверять. Непозволительная наивность для моего опыта и статуса. — Адам резко, отрывисто рассмеялся и отвернулся, открывая дверь машины. — Я не буду вас сейчас ни уговаривать, ни шантажировать — ничего такого, что вы могли бы ожидать от того, кто покупает людей, как вещи. Но дам вам время подумать, если вы все же решите, что не стоит упускать возможность немного заработать. На этом все. Можете вернуться на своё рабочее место и самоотверженно затрахаться… ах нет, простите, заработаться. Ваши вещи скоро привезет из магазина Коля, — сказав все это, Левандовский вышел из машины, аккуратно прикрыв за собой дверцу.

Глава 12

Я делала вид, что лениво ковыряюсь в приготовленной отцом овощной запеканке, на деле же — сдерживала тошноту, подступающую к горлу каждый раз, когда смотрела на еду перед собой. Траурное молчание било по нервам, понуждая меня делать рваные вдох за вдохом. И я искренне надеялась, что моей агонии не видят родители. Наверное, зря… Отец, словно читал каждую мысль — сидел ровно, бросая на меня тревожные взгляды. К еде он не притронулся.

А я вспоминала слова Адама, с которым мы расстались не далее как пару часов назад, и понимала, что никогда больше его не увижу. И — что хуже всего — он не предпримет ни единой попытки это исправить. Потому что я для него — вещь, что бы он ни говорил, как ни старался бы исправить то, что уже было им сказано, и что оставило внутри меня свой отпечаток.

Будь я кем-то другим, я вряд или бы упустила возможность «немного заработать», но всё это попахивало чем-то настолько мерзким, что я даже не могла рассмотреть шанс получить лишних пару сотен тысяч рублей за услуги, в которых нуждался Левандовский.

Хотя, нет. Он в них не нуждался. По крайней мере, с моей стороны. И ясно дал понять, что на моём месте мог оказаться любой другой товар, который бы он купил с неменьшей готовностью.

— Я наелась, спасибо, — буркнула я, отставляя нетронутую порцию овощей в сторону. Поймала встревоженный взгляд матери, и улыбнулась ей через силу.

— Всё в порядке, маленькая?

— Да.

Это мамино «маленькая» снова полоснуло по натянутым до предела нервам. Только бы не разреветься прямо сейчас, когда градус минора за столом и без того стремится к высшей отметке.

— Я к себе пойду.

В моей спальне полумрак, разбавленный лишь отсветами уличных фонарей. Зажигать свет совсем не хочется — мне хорошо и так. Особенно удачна эта «обёртка» для мыслей о Левандовском. Мне вообще в последнее время кажется, что весь мой мир соткан из мужчины, которого я обязана называть боссом. Всё ведь так просто. Он — тот, чьи приказы я должна выполнять беспрекословно, и в этом — вся суть наших отношений. Почему же у меня ничего не получается? Почему его слова вызывают у меня такие эмоции? Почему он способен причинить мне боль парой фраз? Почему я сейчас то злюсь, когда понимаю, что он решил переложить всю вину за случившееся на меня, то едва сдерживаю слёзы, с ужасом осознавая, что больше никогда по собственной воле не взгляну в тёмные глаза, в которых от улыбки появляется свет?

Всё понеслось к неминуемой катастрофе со скоростью света сразу, едва я вошла в его чёртов кабинет и поняла, что не смогу сорвать это идиотское собеседование. Поняла, едва села напротив Левандовского и закрылась от него нелепым щитом-сумкой. Всё уже тогда было решено, а сейчас… Сейчас я всего лишь разбиралась с последствиями наших с Левандовским «рабочих отношений», в которых однозначно винить кого-то было бы глупым. И с этим мне предстояло жить.

— Ева…

Я вздрогнула, выходя из состояния задумчивости, когда поняла, что не одна в комнате. Бросила взгляд на сотовый, лежащий на подоконнике, уже зная, что того пропущенного звонка, которого так ждала, на экране не будет. И повернулась к маме, застывшей в дверях.

— М? Что-то случилось?

Она запнулась всего на несколько секунд, но я поняла, что новости будут совсем не радужными.

— Ничего не случилось. — В голосе матери беспечность звучит настолько лживо, что мне хочется поморщиться. — Отца уволили с работы… Он не хотел тебе говорить.

А теперь — там кроются нотки вины, которой мама совсем не должна испытывать. Потому что они с папой совсем не виновны в том, что у него больше нет заработка.

— Ну, это ничего, — заверяю я маму, подходя к ней, обнимая крепко и желая, чтобы только она не почувствовала того, как на самом деле мне плохо. — Я скоро аванс получу. Всё будет хорошо.