Я даже не знаю, кого пытаюсь убедить в этом в первую очередь. Наверное — себя. Потому что уже знаю: моя уверенность в том, что я больше не увижу Адама Левандовского, летит ко всем чертям, и от этого я чувствую какую-то неуместную, но в то же время самую закономерную радость. И ощущаю страх. После того, что было сегодня, вероятность, что он примет меня обратно, крайне мала.

Но сейчас, когда мама прижимается ко мне, и когда я лгу ей, что все проблемы решаемы, мне хочется быть уверенной в том, что я со всем справлюсь.

У меня просто не остаётся иного выбора.

В офисе всё на тех же местах, что и вчера. С той лишь разницей, что сутки назад мои ощущения были похожи на настоящий шторм, сейчас же — больше схожи со штилем. Всё ведь действительно очень просто, и совсем не стоит усложнять себе жизнь. У меня есть возможность сделать так, что мама и папа больше ни в чём не будут нуждаться, и я буду дурой, если ею не воспользуюсь. А Адам… Он никогда не будет принадлежать мне настолько, чтобы я посчитала себя счастливой. С ним. Потому что я не способна заинтересовать никого, кроме мужчин, подобных Вадиму, для которых важно купить в воскресенье пиво по сорок два рубля. И с этим мне следовало смириться давно. Это помогло бы избежать неприятностей с Левандовским и болезненных ощущений там, где неистово бьётся сердце. Бьётся, когда я бросаю быстрый взгляд на мои вещи, стоящие в пакете возле стола. И когда толкаю перед собой дверь в кабинет Адама, даже не уточнив, на месте ли он и может ли меня принять.

— Я подумала о вашем предложении, босс, — говорю, отчаянно скрывая сквозящую в голосе горечь и тревогу, что он передумал и откажет.

Он отрывается от изучения лежащих перед ним бумаг сразу, едва я заговариваю. А я смотрю прямо в его глаза и добавляю, чтобы между нами больше не было непонимания.

— Если вам ещё это нужно, я стану вашей женой. Фиктивно, разумеется. На любых ваших условиях. Вы правы — мне очень нужны деньги.

Не дождавшись ответа, я быстро ретируюсь, потому что услышать сейчас отказ — равносильно тому, чтобы подняться на плаху. Пусть скажет мне «да». Остальное — неважно. Это в любом случае всего лишь бизнес. Просто мне стоило понять это сразу.

Наверное, тогда не было бы так горько. Хотя… я очень сильно в этом сомневаюсь.

Глава 13

Ева вышла раньше, чем Адам успел кивнуть ей в ответ на то, что она сказала. Или сделать что-то еще. Говорить что бы то ни было ему не хотелось вовсе.

Дверь за ней закрылась, а он сидел все в той же позе, пытаясь понять, что чувствует. Облегчение? Нет. Потому что вся эта сделка с Лучаком, которая дошла до полного абсурда, неожиданно перестала его волновать. Радость? Тоже нет. Радоваться было нечему совершенно. Потому что он, по сути, собирался сделать самую натуральную глупость. Хотя, может, с деловой точки зрения, это была не такая уж и глупость, а насущная необходимость. Если фабрика поляка отойдет в другие руки — придется налаживать контакты с новым владельцем, а это было не самое приятное, но крайне необходимое дело, потому что именно там производились флаконы для его будущего продукта.

Но связывать себя — пусть даже фиктивно — с женщиной, которая заявила, что не желает продаваться и «особенно» — ему, словно он непомерно гадок, из-за какого-то товара… Хотя он ведь жил этим товаром уже много лет. Для него не существовало ничего важнее, чем его фирма. Но и ситуация все же была не настолько критической. Да, возможно, он будет вынужден потратить время на переговоры или даже передачу заказа другой фабрике, зато не придётся пачкаться в таком деле, как фиктивный брак.

Он мог сказать сейчас Еве, что передумал. И не просто мог — а даже был должен. Все эти игры зашли слишком далеко. Так далеко, что он уже давно не понимал их правил.

Задумчиво потирая подбородок, Адам размышлял. Итак, он поставил ее перед фактом того, что они поженятся. Но — она не возражала. Причем не возражала ещё до того, как напилась. Затем — уточнила о грязных подробностях контракта, который он даже не собирался заключать. Ничего, кроме брачного договора. И на его вопрос — уж не надумала ли она под него лечь, если это будет оговорено в контракте, заявила, что нужно расписать такие вещи подробно и вдобавок назвала извращенцем. Что не мешало ей стонать, когда он ее трахал. И в довершение всего этого — вишенкой на торте — вчерашнее представление.

Адам понял вдруг, что больше просто не хочет обо всем этом думать. В том числе — о метаморфозах, творящихся с его секретаршей, которая поначалу сидела перед ним, застегнутая по всей форме и пугливо прижимала к себе сумку, а потом вдруг начала разгуливать по престижному бутику в одном нижнем белье. При этом выставляя себя, как товар, но крича, что не желает продаваться. Нет, он категорически не понимал ее и понимать не собирался. Он попросту устал от всего этого.

Того, что уже случилось, было достаточно, чтобы послать все к черту. И ее — в первую очередь. И он не мог понять, почему все ещё этого не сделал.

Она усложняла донельзя то, что ему всегда казалось простым. И он будет конченным кретином, если не уберет ее от себя подальше. Но, похоже, именно таковым он уже и являлся.

Потому что не мог сделать того единственно правильного и разумного поступка, который следовало. Потому что когда видел в ее глазах что-то странное, похожее на безысходность, не мог поступить так, как поступил бы, скорее всего, с любой другой.

«Вы правы — мне очень нужны деньги».

В общем-то, это был весьма легко решаемый вопрос. Он мог выплатить ей компенсацию и отправить на все четыре стороны. Мог, но вместо этого услышал собственный голос, говорящий в селектор:

— Кофе, пожалуйста. И — да. Это ответ.

Пока Адам ждал свой кофе, в голове у него бились ее слова: «На любых ваших условиях». Как это было, черт возьми, понимать? Неужели после всего, что уже сказал, она думала, что он все-таки станет оговаривать с ней какие-то «грязные подробности»? Стало тошно. От нее, от всей ситуации в целом и от себя — потому что так и не прекратил все это. У Адама было ощущение, что все, что он говорит, вылетает в какую-то бездонную трубу, а они с Евой, как двое слепо-глухих, продолжают ходить по одному и тому же кругу.

Когда она вошла с подносом, он сделал то, что считал единственно верным в сложившихся обстоятельствах: позвонил своему юристу. Если он и его секретарша не в состоянии понять друг друга самостоятельно — значит, им нужна третья сторона. Во избежание кривотолков.

— Юра, зайди, — сказал Адам коротко в трубку и сделал Еве знак занять место напротив себя. Отложив телефон, придвинул к ней пачку купюр, лежащих на столе:

— Ваш аванс. Пока наличными, позже — на карту.

Он побарабанил пальцами по столу, потом всё-таки добавил:

— Если вам нужны деньги — я выплачу вам компенсацию. Потому что пленных — не беру. Если же вы считаете, что в состоянии терпеть меня и дальше — в том числе в роли фиктивного мужа — то сейчас придет мой юрист и вы выскажете ему все свои условия и пожелания. Надеюсь, так мы сумеем договориться быстрее.

До того момента, как в селекторе раздался голос Левандовского, Ева успела трижды известись, пять раз — остановить себя, чтобы не вернуться в кабинет босса и не попросить дать ответ прямо здесь и сейчас. Четырежды садилась за компьютер искать себе новое место работы, но не могла сосредоточиться ни на чём. Слова расплывались перед глазами, и Ева почти ничего не понимала из того, что читала.

На том, что касалось непосредственно дел Левандовского, сосредоточиться по понятным причинам она не могла. Ей казалось, что она попала в дурной сон, и очнуться от него возможности пока не имеет.

В общем и целом, к минуте, когда Адам произнёс четыре слова: «И — да. Это ответ», Ева начинала подумывать о том, чтобы предложить Левандовскому работать на него пару месяцев бесплатно в качестве компенсации за то, что она уже успела натворить.

В кабинет босса она возвращалась с каким-то противным царапающим чувством, которое появилось внутри ещё вчера, и становилось с каждым мгновением всё сильнее. Уже знала, что всё, произошедшее меж Адамом и ею, больше не повторится. И, вопреки доводам здравого рассудка, который нашёптывал ей, что это даже к лучшему, испытывала странное ощущение потери.