Ева ждала чего угодно — того, что Адам занят, что он попросит её выйти и вернуться позднее. Того, что он объяснит ей, где был этой ночью, но оказалась совершенно не готовой услышать фраз, прозвучавших с его уст. Лучше бы он её ударил. Даже тогда ей, наверное, не было бы так больно. И не было бы этого ужасающего ощущения, что ей больше никогда не удастся сделать новый вдох.

Её взгляд машинально метнулся на Панова, но Ева ничего не видела перед собой. Обстановка кабинета, лица Юрия и Адама расплывались перед глазами, которые застлало пеленой. Нелепое чучело… Адам никогда не позволял себе ничего подобного в отношении неё. Даже когда потешался над внешним видом Евы, в котором она выходила на работу в первые дни.

Она попыталась совладать с исчезнувшим дыханием, но с губ сорвался какой-то хриплый приглушённый звук, как будто она умирала и отчаянно пыталась уцепиться за ускользающую жизнь.

Что такого случилось за эти несколько часов, что она заслужила к себе такое отношение? Почему Адам даже не предпринял попытки выслушать её, узнать всё ли так на самом деле, как он думал… Кстати, откуда он вообще узнал о том, что она встречалась с Фогелем, ведь ничем иным его поведение объяснить было невозможно?

— Это Вероника, да? — сдавленно проговорила Ева, не отвечая прямо на вопрос Адама, но делая шаг к нему. — Это она тебе всё рассказала?

Она чувствовала себя полной дурой, ругала себя последними словами, что сама пошла на то, что едва не разрушило её жизнь. Едва — потому что верила: всё можно исправить, стоит только поговорить с мужем и всё ему объяснить.

— Адам, пожалуйста, выслушай меня, я сделала это не просто так. У меня на то были веские причины.

Ева снова посмотрела на Панова, но говорить в его присутствии не собиралась — просто не знала, кому можно доверять. Она и себе-то теперь не доверяла.

— Юрий Ростиславович, вы не могли бы выйти? Мне нужно сказать своему мужу кое-что очень важное. Наедине.

— Юрий Ростиславович не выйдет, — холодно ответил Адам за Панова. — Потому что наши с тобой разговоры теперь перешли в разряд тех, что ведутся только в присутствии адвоката.

Он смотрел на Еву, пытаясь трезво обдумать ее слова. «Я сделала это не просто так. У меня были веские причины». Он мог дать ей объяснить эти самые причины. Мог выслушать ее — в конце концов больнее ему быть уже просто не может. Или может? Грудь разрывало на части, а он продолжал стоять и думать, что ему делать с женщиной, которая выставила его круглым идиотом. Его — опытного бизнесмена, давно научившегося ничего не принимать на веру.

Он понял, что это конец, в тот момент, когда она призналась в том, что действительно совершила проступок, о последствиях которого он предупредил ее ещё в первый рабочий день. Словно до этого ещё надеялся сам не зная на что. Словно до этого она ещё могла сказать что-то такое, что заставило бы его поверить ей, а не собственным глазам. И теперь, когда признание прозвучало, он пытался, но не мог себе представить, чем можно оправдать подобное предательство. Слушать ее сейчас было все равно что продлевать собственную агонию. А он мог быть извращенцем, которым она его однажды обозвала, но вот мазохистом всё-таки не являлся.

Адам устало растер ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями, хотя думать было попросту не о чем.

Он мог простить ей все, даже это предательство — хотя она об этом даже не просила. Но вот доверять ей он больше не сможет никогда.

С осознанием этого простого факта пришло спокойствие, а вместе с ним — навалилась усталость. Эта драма себя изрядно исчерпала и продолжать ее смысла не было никакого.

— Дело не в Веронике, — сказал он, даже не глядя на Еву больше. Не было уже сил вглядываться в эти огромные зелёные глаза и искать там оправдания тому, что оправдать было нельзя. — Я все видел сам. Поэтому забирай свой миллион и живи счастливо. Юра, убери ее, умоляю.

— Адам… — начал было Панов.

И тут его неожиданно прорвало, превращая едва обретенное спокойствие во взрыв за долю секунды.

— Убери ее! — выкрикнул он и, когда Панов с трудом вытолкал Еву из кабинета, запустил в дверь графином с остатками виски. Осколки разлетелись в разные стороны, прямо как его чертова жизнь, произведя прощальный залп и янтарными слезами стекая по двери из белого дуба.

Левандовский рухнул без сил в кресло и схватился за голову, сосредоточившись на том, чтобы просто суметь как-то дальше дышать.

Она не ощущала ни холода, пробирающегося под одежду, ни прикосновения чьих-то рук. Не слышала и голосов, или одного-единственного голоса? Было неважно. Вообще всё стало неважным, когда Ева добрела до какой-то скамейки, где и устроилась, глядя перед собой на припорошенный снегом асфальт.

Блаженное состояние забытья накрыло её с головой сразу же, едва она вышла из Высоцкого и куда-то зашагала. Кажется, Юрий успел набросить ей на плечи пальто, которое теперь почему-то валялось на земле. Ева сжимала в пальцах телефон и ждала каждое мгновение, что Адам наберёт её номер. Но минуты всё текли, а он почему-то не звонил. Хотя ведь должен был… Должен был понять, что чудовищно ошибся, когда допустил даже отголосок мысли, что она могла его предать. Должен был просто найти её, сказать, что готов дать ей крохотный шанс объясниться — то немногое, о чём она его просила. И выслушать — потому что у неё было, что ему сказать.

Но в голове Евы звучали его слова, и с каждым мгновением, которое разделяло их с Адамом, росло и убеждение в том, что всё случилось взаправду.

«Убери её».

Он просил убрать её, будто Ева была каким-то мусором, даже смотреть на который у Адама не было сил. Он многое сказал ей того, что до сих пор выжигало изнутри её душу, но именно эти слова показались убийственными.

«Убери её».

Наверное, она и на смертном одре не забудет этих слов, когда уже доживёт свою тихую и неприметную жизнь серой мыши. И когда её будут разделять с этим днём не несколько ударов сердца, а много лет. Даже тогда она не забудет ни того, что сказал Адам, ни того, как он произнёс эти слова.

— Ева, Господи! Что случилось?

Ей на плечи снова опустилось пальто, рядом присела Галка, по тону которой было ясно, что подруга очень напугана, а после замёрзших ладоней Евы коснулось что-то обжигающее, на деле оказавшееся всего лишь руками Гали, в которых та попыталась согреть её ледяные пальцы.

— Я не знаю, — ответила Ева помертвевшим голосом, в котором не узнала саму себя. — Ничего не случилось. Но мне нужно домой.

Галка как-то странно всхлипнула и принялась натягивать на Еву одежду, будто на ребёнка, который не мог толком сам справиться с этой простой задачей.

— Это Левандовский, да? Он что-то тебе сказал? Сделал? Ну же, не молчи!

— Нет, это не он. Это я сама.

Ева послушно встала, когда Галя потянула её, понуждая подняться и стала застёгивать пуговицы. Наверное, зря она ей позвонила и попросила приехать. Можно было вполне сидеть на этой скамейке и дальше, где она уже почти заснула. Ведь так просто было закрыть глаза, представить, что весь последний месяц ей попросту приснился, а потом открыть их и оказаться в своей постели, с которой ей нужно будет встать и пойти жить дальше так, как жила, когда ещё не нафантазировала себе Адама.

— Так… Я ничего не понимаю. — В голосе Гали послышались истеричные нотки. — Но знаю одно — тебе нужно срочно в тепло.

Она потащила её куда-то, а Ева шла следом, машинально переступая и не видя перед собой ничего, кроме Галкиной спины, на которой и сосредоточила своё внимание, чтобы не позволить себе провалиться в ту тёмную пропасть, где больше не будет мыслей ни о чём. И ни о ком.

Глава 25

Слёз больше не осталось. Я просто однажды перестала плакать и больше не проронила ни слезинки. Так было не легче, но я была рада этому сомнительному достижению, потому что Галка наконец успокоилась, решив, что я иду на поправку. А я не желала разубеждать её в этом и просто молчала. И больше не плакала.